Первый год моей жизни в православном укладе.

Начало

22 марта 1993 года в день праздника иконы Божией Матери «Споручница грешных» прибыл поезд из Москвы в Волгоград с первыми учащимися московских Свято-Сергиевских курсов православной педагогики и культуры. Я присоединилась к ним в Москве, когда они собирали вещи и грузили их в машины для отправки в Волгоград. Нам всем нужно было научиться жить в православном укладе.

Еще в поезде меня удивило, как у них все организовано, тихо, согласно устроено. Они взяли с собой эмалированную кастрюлю и в ней заварили гречку и овсянку. Всем раздали алюминиевые чашки, ложку и кружки. Нарезали сырую тыкву и свеклу кусочками, разложили кашу по тарелкам. Вместо чая заваренная трава. Все вместе собрались, тихо помолились, и разошлись по своим местам вкушать нехитрую еду.

Встреча

В Волгограде нас встречал Богдан, Батюшка тоже уже был в Волгограде. Пришли в общежитие политехнического института. Здесь встретил нас со слезами Батюшка. Мне показалось, что до последнего момента он не был уверен – все ли доберутся до места, так как многие хотели поехать, но не получалось. Батюшка молился за них, наверное шел по благословению своего духовного отца Кирилла – устраивать в Волгограде свое дело. Этим делом оказалось собирание духовного ученичества, а потом и общины. Собирание ищущих уклада, а потом и способных жить в православном укладе.

Нас расселили. В комнате было все по-казенному: шифоньер, три железные панцирные койки с фланелевыми одеялами, три тумбочки, стол и три стула, на окне занавеска. Как радовались сестры, обследуя наше жилище. «Батюшка, и вода в кране есть, и даже зеркало, и туалет на этаже и газовая плита и душ. Да это же райские условия, мы недостойные жить в таких условиях, в таких хоромах».

Позднее оказалось, что туалеты закрыты, только один мог как-то действовать.Душ не работал, ходили через этаж в другой блок. Да и вода была не во всех кранах, и раковины текли. Но это никого не удручало, так как в Москве и этого всего не было, натерпелись. Как-то за трапезой сестры размечтались: «Батюшка, а может мы доживем до таких времен, что у нас и то будет и это…?». На что ревностный Богдан пылко ответил: «В таких условиях не спасешься! Я сразу уеду!». И мы подумали: «Да, и Батюшка тоже не будет в таких условиях жить… Нет, пусть уж будет что есть.» На этом мечтания наши прекратились, и мы успокоились. Но время показало, что для батюшки условия не важны, он умеет создавать такие аскетические условия, устраивать такие рубежные события, что и не знаешь, что будет завтра за поворотом.

Распорядок жизни

Начались будни, я приехала невоцерковленная, из мира, поэтому все, что ни происходило, я воспринимала как церковную жизнь в православном укладе. Начитавшись книжек о подвигах святых, я конечно же, тоже хотела, чтобы в моей жизни было место подвигу. Побывав еще раньше на двух семинарах в Москве и на поселении под Тверью, а потом еще увидев жизнь братьев и сестер в Москве в разбомбленном общежитии, я поняла, что это жительство суровое, жертвенное, требующее от тебя полного посвящения Богу и людям. Забвение себя –так учил нас Батюшка. И мне очень хотелось так жить. Теперь-то понимаю, что такое вдохновение бывает вначале. Побуждающая благодать окрыляет человека, а сам себя он ещё не знает. Знакомство с собой – это всё впереди.

Учебные дни

Нас, вместе с батюшкой, осваивающих жизнь в православном укладе,  было двенадцать человек. Вставали в семь утра. Брат–хранитель времени, обходил все комнаты, постукивая в каждую дверь и степенным голосом говорил: «Православные, подъем!». Потом быстро умывались, уступая друг другу место и шли в братскую комнату на утреннее правило. Она же была и трапезной и комнатой для занятий и сборов. Потому живущие в ней братья могли только ночью голову свою приклонить. Приходил Батюшка, правило читали все вместе по очереди, иногда Батюшка сам читал. Потом читали апостола и евангелие, Батюшка говорил небольшое наставление и благословлял на день.Завтрак был скорый, так как в девять ноль-ноль утра начинались занятия в Свято-Духовом монастыре.

Почти все предметы вел Батюшка. Обучение было семинарским методом, т.е. с работой в группе, проговорами, слезами. Во время занятий дежурная сестра выбегала в соседнюю комнату, где варился обед. Супа не было, только каша и иногда кусочки сырой тыквы, моркови, свеклы. Кушали на своих местах каждый со своей тарелкой. Тарелочки вычищали хлебом, чтобы было легче мыть. Вода была в кране холодная, текла тоненькой струечкой. Потом опять занятия до восемнадцати ноль-ноль часов вечера. Часто после занятий мы шли на службу в Святой-Духов монастырь, а потом уже в обещежитие, ужинали опять все вместе, делились, кто хотел, обретениями дня, размышлениями о жизни в укладе православном. Иногда Батюшка начинал разговор на какую-то тему, и мы все говорили, общались как в семье. Нам было хорошо, не хотелось расходиться, засиживались порой допоздна. В 00:00 часа пели «Се Жених грядет в полунощи» и расходились молча по келиям с благословением на ночь. Всегда хотелось спать.

Благочестие

Целый день с утра до вечера с Батюшкой – это очень трудно. Внутренняя работа напрягает, мы уставали, никогда не знаешь, что за поворотом. Батюшка был в особой поре –после священнической хиротонии, благодать носила его, он был неутомим. И мы все тоже были в побуждающей благодати и следовали за ним. Я не слышала никогда ропота, обсуждений, пересудов. Нам было некогда, даже не было времени просто пообщаться по душам и даже не было в этом потребности. Нам было по 30 и больше лет, и лишь две сестры двадцатилетнего возраста. Как мы добирались до постели, я не помню. Никакой личной жизни. Батюшка и сам её не имел, и нам не давал.

Аскетика жизни в православном укладе

Мы не имели денег. Если кто-то кого-то угостил – все приносили в трапезную и делили на всех, на маленькие кусочки. Я как-то отказалась, думая, что пусть другим побольше достанется, а мне сестры сказали: «Это же милостынька, подали помолиться, не отвергай ее». Все было у нас на виду, вся жизнь на виду, даже чай мы не пили по комнатам, потому что это не по любви. Терпели до следующей трапезы.

Батюшка большое внимание уделял целомудрию. Невозможно было, чтобы постель была не убрана. Батюшка говорил: «Разутая постель – нецеломудренная душа». По этой же причине и сестры всегда ходили в платочках и спали в них. А братья носили поясок на талии, чтобы быть внутренне собранными, не распоясанными. Братья не могли входить в сестринские комнаты, а сестры – в братские. Нельзя садиться на чужую постель, только на стул. И вообще нельзя было ходить по комнатам, болтаться и заводить пустые разговоры. А мы и не ходили, нам это было не нужно. Мы были внутренне собраны. И даже когда появлялось свободное время, то возникало чувство растерянности: «Господи, что же делать? Я не востребована». Привычка быть всегда в служении людям и ближним отодвигала на второй план собственные нужды и желания. Теперь я понимаю, что таким настоящим, реальным было действие Уклада. Было трудно, но это была Жизнь, жизнь в православном укладе, освященная благодатью.

Наша жизнь не была как-то специально устроена в аскетику или в созданные лишения. Такие условия были просто как данность, от нас нужно было лишь согласие жить в этих условиях, правилах, терпеть все без ропота, и за всем видеть милующую нас Любовь Божью.

Трапезная

Самым ярким впечатлением для меня было знакомство с трапезной. Ею была братская комната, где жили два брата. Там стояли два узких длинных стола. Ни скатерти, ни клеенки, никаких убранств типа салфеток, вазочек, блюдечек, подставок и разных других украшений. Никаких салатов, закусок, солений, варений, ничего не было. Только хлеб пеклеванный по два кусочка и соль. Дежурная сестра доставала стопку алюминиевых тарелок, зачерпывала слипшуюся кашу из эмалированной кастрюли, часто пригоревшую, потому что кастрюли были с отбитой эмалью. Тарелку с кашей затем отправляла по назначению. Мы сидели за столом и наблюдали как тарелка скользит по столу с некоторым шумом.

За обедом читали жития святых, завтрак в молчании, а за ужином было свободное общение. Каша была или пшенная или рисовая, почти всегда слипшаяся. На первое варили похлебку так же из риса или чечевицы, добавляя сушеную картошку кубиками. Кубики эти были привезены из Москвы. Это была американская гуманитарная помощь России. Постное масло добавляли в общую еду очень экономно. Никаких зажарок, приправ не было, так как не было вообще овощей. В день ели три буханки хлеба на всех. Вместо чёрного чая заваривали траву. Пили из алюминиевых солдатских кружек. В особые дни и праздники давали карамельки типа «клубника со сливками». Они были растаявшие и слипшиеся в один комок. Хозяйка разрезала их на кусочки, всем по одному. Мы их сосали вместе с бумажками и чаем припивали.

Еще была железная бочка топленого масла. Ели индивидуально те, кто мог переносить запах прогоркшего масла, его намазывали на хлеб и кушали. Никаких других продуктов не было – ни мяса, ни рыбы, ни молочного, ни овощей, ни зелени, ни сладкого –вообще ничего. Я так запомнила. При этом ни разу я не слышала, чтобы кто-то пожаловался или возроптал. Я думала, что это и есть аскетический православный стол и радовалась этому – что тоже могу кушать, как и все, и это было вкусно.

Испытание

Радовалась до поры до времени, пока одна сестра не уговорила Батюшку, что соль – это вредно. Чтобы иметь от еды пользу, нужно кушать без соли.  И Батюшка, уж не знаю, из каких побуждений, благословил на месяц убрать соль и все варить без соли. Наверное, уступая радению сестры о нашем здоровье. Мы давились слипшимся безвкусным рисом и пшенкой, пресным жидким супом. Батюшка ел такую же еду, у него не было других дополнений. Много позже, когда стали к нам заглядывать некоторые гости из городской общины, и мы уговаривали их с нами покушать, то они спешно отговаривались: «Нет-нет, я тороплюсь…». А потом спрашивали: «Что, у вас так всегда? Как же вы живете?».

Но это было примерно полгода, позже у нас стало появляться что-то другое, принесенное по христианской любви. Прошло примерно три недели как мы ели без соли, за трапезой было тихо, ушла радость, наступило молчание, никому не хотелось общаться, даже глаза поднять друг на друга боялись, так как были истощены великой скорбью. Одна сестра радовалась, что мы оздоравливаемся. Я кого-то спросила: «Как тебе, нравится есть без соли?». Мне ответили: «Нравится или не нравится – но ведь благословили». Наконец кто-то спросил: «Батюшка, а долго еще?». Все поняли, о чем вопрос, и замерли в ожидании. И Батюшка сказал: «Хватит». Все облегченно вздохнули. Пережитый опыт дал положительные результаты. Мы по-прежнему вкушали безвкусную, пресную пищу, но с солью, и это было так вкусно! Мы даже сдружились за время нашей скорби, а потом радовались, что с Божьей помощью смогли преодолеть свои немощи.

Одежда

Еще хочу поделиться впечатлениями о том, как были одеты сестры. Самая молодая была одета в какое-то клетчатое пальто подросткового покроя. На голове платочек из старых сундуков – кто-то ей подарил. Пуговиц на пальто не хватало, вместо них была огромная булавка на виду. Другая сестра носила почему-то две юбки, так что одна выглядывала из-под другой, какие-то кофточки и платочки, мятые, самых неподходящих расцветок. Я не знаю, был ли у кого утюг.

Но еще больше удивляла сестра, которая ездила в монастырь на какое-то время и вернулась. Я встретила ее словами: «Как ты поправилась?». А она смеется. На ней была черная плюшевая шубейка с вытертыми плешинами около пуговиц –такие наши бабушки носили. На голове свалявшаяся шаль. А когда она сняла шубейку, то там была «матрешка», несколько юбок, одетых одна поверх другой, которые и создавали пышность. И кофточек было несколько. Я ее спрашиваю: «Зачем тебе так много?». А она говорит: «А я мерзну, я и сплю так».

Подвижничество

То, что я видела и узнавала, я воспринимала как высоту подвижничества. Как я их полюбила! Они носили то, что им подали, и молились за этих людей, называли благоговейно «это – милостынька, это пожертвование». Совершенно не конфузясь за свой внешний вид, они даже, наверное, и не замечали, что они –кулемы. Я по доброму завидовала сестрам – их непритязательности, простоте, детской наивности, они были свободны от того, что о них подумают, они шли к людям, не понимая своего странного вида. Для меня это был пример подвижничества. Спаси их, Господи! Потом городские сестры стали приносить одежду получше, и сестры радовались этому.

В комнате со мной жила сестра, она часто приходила поздно вечером. Ляжет на кровать в пальто, даже сапоги снять не может, так и лежит. Я спрашиваю: «Что случилось, тебе плохо? Почему ты так легла, ведь уже спать пора? Давай я сниму с тебя одежду». А она говорит: «Я не могу встать, я потом встану, и сама разденусь. У меня немощь.». Для меня это было новое слово «немощь». Видя эту сестру, я полагала, что у нее немощь от таких подвигов. Потом уже со временем все прошло, действительно была немощь и душевная и духовная, не было сил. И несмотря на это, она все превозмогала и была всегда в строю. Батюшка нас никогда не ругал и не наказывал. Мы были как одно тело, как одна семья, все на виду, Батюшка устраивал, а мы помогали ему, воплощали его замыслы в жизнь в православном укладе. Он полностью посвящал себя Богу, людям, служению, и нас так учил и вел за собой.

Служения

Катехизация городской общины

Пять дней в неделю мы учились с 9:00 до 18:00 часов в аудитории Свято-Духова монастыря. Каждую субботу у нас было служение по катехизации городской части общины и знакомству её с жизнью в православном укладе, которая начала собираться с огласительных семинаров, вечернего отделения и прихожан. Мы проводили занятия о загробной жизни семинарским методом, затем был обед – перекус. В классе сдвигали парты, чтобы получался круг. Людей приходило много, всего примерно человек пятьдесят-шестьдесят. Посуды у нас не было, кроме нескольких алюминиевых чашек и кружек. Еды тоже не было. Мы покупали три буханки пеклеванного хлеба и готовили кипяток. Остальное все приносили люди – кто банку солений, кто консервы, варенье, печенье, кто пирог принесет. Мы все делили и намазывали или раскладывали на хлеб, получались бутерброды. Чай пили по очереди, по два-три человека с одной кружки. Мест не хватало. Кто поест, вставали, уступали другим, чтобы присели.

Совместные трапезы

Обычно Батюшка вел трапезу, но мы и гости тоже говорили живое слово. Такие трапезы были благоговейные, искренние, именно трапезы любви, я всегда обливалась слезами, потому что невозможно было слушать, не проникаясь до глубины души. Люди приходили не покушать, а именно пообщаться с равными себе верующими людьми, с батюшкой, который был доступен для всех. Мы, студенты, никогда не сидели, потому что надо было обслуживать, всех устроить, всем подать Мы тоже слушали и были вместе со всеми. Часто нам недоставало еды, потому что приходили новые, надо было им дать.  Я удивлялась жертвенности сестер: «Да вы о нас не беспокойтесь, мы потом поедим», но потом не удавалось, так как трапеза была долгая, и все съедали. Но потом сестры-гости стали тоже помогать все делать, и нам было уже легче.

Так собиралась община, люди стали приносить тарелки, чашки, ложки, продукты, занавески, полотенчики и всякое разное для быта и для нашей жизни.

После трапезы все убирали и шли на вечернюю службу в монастырь, а после возвращались опять в класс на исповедь. Батюшка исповедовал долго каждого, порой до получаса, поэтому пропускали сначала городских, а потом, шли в конце мы. Но уже было поздно, и надо было уходить, т. к. сторож ругался, что мы так долго не уходили. Тогда мы шли в общежитие и там занимали очередь на исповедь. Порой до часа-двух ночи Батюшка исповедовал. Как он все терпел, не знаю. И как мы выдерживали такую жизнь в укладе православном, я тоже не знаю.

В дом престарелых

А в воскресение после службы у нас было служение в доме престарелых. Мы ездили туда еженедельно. После литургии быстро кушали и к бабушкам. Батюшка тоже с нами. Ходили по лежачим – общались, рассказывали что-нибудь им о праздниках, говорили. Что-нибудь им приносили. Батюшка исповедовал, причащал, кропил святой водой, общался. И так до вечера были там, а потом в общежитие возвращались. И дни общения давали такую полноту жизни, радость от служения, собирали нас воедино. Вечером ужин допоздна, общались: кто что пережил, увидел нужду, скорбь, просили молитв. А утром опять подъем в 7:00 часов. У нас вообще не было выходных, отсыпных, чтобы днем прилечь или в город сходить, магазины, мы вообще не знали этого. Мы жили новой для себя жизнью. И это была Жизнь.

У Батюшки нескончаемая творческая сила. Только кто из города куда позовет – идет проводить семинары, огласительные курсы, беседы. В институты, клубы, в библиотеки. Сразу нас включает в этот процесс, и мы за ним.

Общинные помочи

А еще у нас по воскресеньям раз в месяц бывали «помочи». Вместо дома престарелых в субботу городские люди заявляли, какая им по их дому или хозяйству помощь нужна, сколько человек они могут принять потрудиться. Кому в огороде помочь, кому колодец почистить, дрова сложить, ремонт доделать. Мы делились на группы и после ранней литургии ехали к своим заказчикам на помочи.

Нас там с любовью встречали, после трудов старались вкусно накормить, пообщаться вместе. А вечером мы собирались за ужином у себя в общежитии и делились этой радостью друг с другом. Батюшка понял хитрость некоторых горожан, которые звали не столько помочь им, сколько накормить нас. Тогда он стал объяснять нам, что с пустыми руками негоже приходить и садиться за стол, надо что-то с собой приносить – хозяевам. После этого мы стали брать с собой какие-нибудь продукты. Батюшка нас всегда воспитывал, чтобы мы имели благодарность, чуткость к людям. Конечно были разные промахи, когда могли кого-то обидеть, обойтись невнимательно, кого-то потерять. Прости нас, Господи. Без Тебя мы – ничто. «Если не Господь созиждет дом, всуе трудишися зиждущии». Вот такая была у нас жизнь в православном укладе.

2019-06-06   Марина Русина.